Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют...
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой...
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил ;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.
Ты, Горчаков , счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой : твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...
Опомнимся — но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм , не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг —
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне... пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте...
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Кому из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой...
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.
Скоро 19 октября. Перенесёмся туда, где многое напоминает о юности Пушкина: стены царскосельского лицея, старинный парк, пруды и мосты, скамейки и аллеи.
И ещё та каморка - полтора в ширину и пять шагов в длину - доктуар «№ 14. Александр Пушкин». Пройдёмся по бесконечному коридору: высокие своды, неяркий свет и двери, двери... Их верхняя половина застеклена, задёрнута зелёной шторкой. Над каждой дверью - черная табличка: номер комнаты и фамилия жильца - Матюшкин, Дельвиг , Яковлев, Кюхельбекер, Данзас, Пущин, Пушкин...
Некоторые двери отворены. Узкие - шириною в пол-окна - комнатки-пеналы. Все одинаковые: конторка, белая железная кровать с белым шерстяным одеялом, комод, стол для умыванья, таз, кувшин, один стул, конторка, подсвечник, чернильница, гусиное перо, бумага. Ни малейшего отличия, ни единой приметы личности. Впрочем, нет. У Николая Корсакова на кровати - гитара, на конторке Матюшкина - его рисунок: крылатый парусный бриг - мечта будущего мореплавателя. У Пушкина - несколько потрепанных книг стопкой. Спаленку поэт сравнивал с «монастырской кельей»: солнце - редкий гость, так как напротив дворцовый флигель.
Всё тихо в мрачной келье:
Защёлка на дверях...
Стул ветхий, необитый,
И шаткая постель,
Сосуд, водой налитый...
Из этого окна в 1812 году он будет смотреть за уходящей ратью, шедшей умирать за Отечество, и страшно завидовать тем, кто браво вышагивает или скачет на коне.
Я слышу топот, слышу ржанье.
Блеснув узорным чепраком,
Гусар промчался под окном...
Ежегодно в этот поздний осенний день, когда «роняет лес багряный свой убор», друзья-лицеисты сходились вместе за круговой чашей «день лицея торжествовать». Увы, не всегда Пушкин бывал там. Пять стихотворений посвятил он этому дню - и все полны раздумий о минувшем и пережитом. А самые пронзительные строки сложились в 1825-м...
Кому ж из нас под старость день лицея
Торжествовать придётся одному?
Последним оказался Горчаков, переживший Пушкина на сорок шесть лет. Он достигнет высочайшей ступени на государственной лестнице, станет дипломатом, министром иностранных дел, Государственным канцлером.
Пущин выйдет на Сенатскую площадь 14 декабря 1825 года. Его ждёт арест, тюрьма, 30 лет сибирской каторжной ссылки.
В день восстания, вечером, Горчаков придёт к Пущину в тот самый миг, когда тот кончит сжигать опасные бумаги. Горчаков предложит ему заграничный паспорт:
Беги! В Кронштадте тебя посадят на корабль...
Пущин улыбнётся, тронет железное кольцо на пальце:
Я должен разделить участь моих товарищей. А если хочешь мне помочь, сбереги этот портфель. Здесь письма и стихи Пушкина. Это я не мог сжечь.
В Лицее все они провели шесть лет безвыездно, не отлучаясь даже в праздники или по болезни. Для праздников - актовый зал, для болезней - лазарет. И многие стремились к доктору: не лечиться, а лакомиться пирожками с бульоном и пирожными со сливками, которые полагались больному.
А у здоровых режим суровый. Вставали в седьмом часу. За ночь высокие своды третьего этажа успевали остыть. К утреннему чаю подавались свежие булки. И всё. До чая - гимнастика, молитва, а после - уроки, уроки до самого обеда...
Зато как хороши были прогулки! Летом - в изумрудно-свежем колыхании кустов, трав, деревьев; осенью - под частым мелким дождиком или в ясной холодной тишине бронзово-алых аллей; зимою - в горностаевых снегах, заваливавших дворец, Лицей, дорогу...
Удивительной была эта школа - второй такой Россия не знает. Основатель школы - известный просветитель М. М. Сперанский - писал о ней: «Училище сие образовано, и устав его написан мною, но без самолюбия скажу, что оно соединяет в себе несравненно более видов, нежели все наши университеты».
Первый директор Лицея В. Ф. Малиновский стремился воспитать «новых людей», которые впоследствии стали бы преобразователями России, и потому основными в Лицее считались науки нравственные, которые строят личность, неповторимый характер, чувство чести стремление жить для Отечества.
Лицеистов учили не просто знанию языков, а - «сочинять правильно на немецком и французском, а преимущественно на российском языке». Их учили мыслить, творить.
Урок мог быть таким...
Профессор Александр Иванович Галич доставал принесённую с собой книгу и заставлял одного из них, скажем, Матюшкина, читать её вслух. Чаще всего это был какой-нибудь латинский классик, и чтение, разумеется, шло на латыни. Внезапно он останавливал чтеца и предлагал:
Ну что ж, потреплем лавры старика!
Начинался разбор. Мнения сыпались со всех сторон. Казалось, Гораций - не древний римлянин, а современный петербургский стихотворец.
Галич подначивал их и к соревнованию с живыми поэтами.
А ну, господа! (Господам - по 15 лет, но ведь это обращение - знак уважения, знак равенства.) Кто из вас опишет стихами розу?
Много лет спустя Иван Пущин вспоминал, что пока все остальные пыхтели над своими строфами, у Пушкина за 15 минут было готово стихотворение:
Где наша роза,
Друзья мои?
Увяла роза,
Дитя зари.
Не говори:
Так вянет младость.
Не говори:
Вот жизни радость.
Цветку скажи:
Прости, жалею,
И на лилею
Нам укажи!
Все были поражены. Поражены и мы. Не только глубиной, грациозностью, изысканной музыкальностью стихов юноши Пушкина, но самой постановкой задания: весь класс пишет стихи. Никому и в голову не пришло отказаться. Это было нормой - вот что изумляет. Недаром в Лицее было столько поэтов: Илличевский, Дельвиг , Кюхельбекер, Пушкин...
А всего в классе - 29 человек.
Многие, и не только в классе на уроках, писали, переводили, издавали рукописные журналы - «Неопытное перо» и «Лицейский мудрец». Над изданием журналов трудились все. Очень далёкий от сочинительства Константин Данзас, обладатель замечательного почерка, каллиграфически переписывал все статьи и стихи. Староста Миша Яковлев имел потрясающий дар пародического перевоплощения, умел рисовать карикатуры. Саша Горчаков и Серёжа Ломоносов иллюстрировали серьёзные сюжеты. В рисовальном классе на специальных столах с пюпитрами создавались эти рисунки.
Всё в Лицее преподавали превосходно, глубоко, всерьёз. Но более всех любим и ценим воспитанниками был Александр Петрович Куницын. Пушкин «всегда вспоминал его с восхищением»,- писал впоследствии друг поэта П. А. Плетнёв.
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена.
Куницын первым провозгласил им, что «сохранение свободы есть общая цель всех людей... Каждый человек внутренне свободен и зависит от законов разума... Холопство есть действие противозаконное...»
Пущин и Горчаков ещё в детстве дали друг другу клятву жить и умереть за Отечество.
Едва открылся Лицей - грянула гроза 1812 года. В газетной комнате Дельвиг отмечал на карте продвижение Наполеона. Лицеистов готовили к эвакуации.
Как завидовали они старшим и ровесникам своим, ставшим в ряды воинов! Николенька Раевский, сын легендарного генерала, в 14 лет вступил в Париж в чине корнета, а в 1815 году вернулся в Царское Село в составе лейб-гвардии гусарского полка с орденским Георгиевским крестом на груди. Вот это была судьба!
Они стремительно вырастали из лицейских мундиров. Они рвались во взрослую жизнь. И вот настал этот день - в начале июня 1817 года.
Их выстроили шеренгой. Первый слева Иван Великий - Жанно Пущин, за ним Кюхельбекер - Кюхля, Виля. Как только не называли его ещё вчера! За ним - огромный Мясоедов. Дельвиг - рослый, румяный, совсем не похожий на того хрупкого очкарика Тосю, к которому пристало это почти девчоночье имя. На правом фланге замыкали строй Вольховский и Пушкин.
Лицейские дядьки приволокли на длинном шесте лицейский колокол, все эти годы скликавший их к обеду, классам, прогулкам. Истопник Фёдор поднял огромный колун - медный стон ударил в уши, сменился жалким, сыпучим звяканьем. Кое-кто стоял зажмурясь. Но Пущин и Пушкин видели, как разлетелся колокол на тысячу осколков.
Лицей кончился. Директор Егор Антонович Энгельгардт задумал это действие с колоколом, как новый ритуал, который потом будут повторять лицеисты всех выпусков. Он приказал собрать чугунные осколки.
Господа, в память Лицея я закажу выковать из них кольца. Звенья единой цепи братства, навеки вас соединившего.
Простимся, братья! Руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, здесь сроднила нас!
Храните, о друзья, храните
Ту дружбу с тою же душой...
В центре чугунных колец, розданных лицеистам Энгельгардтом,- две руки, соединённые в пожатье. Но это был не столько знак прощанья, сколько символ верности.
Шестерых наградили медалями. Две золотые - Большую и Малую - следовало поделить между Александром Горчаковым и Владимиром Вольховским. Равно отличны были их успехи, и прилежание, и ревность к наукам.
Горчаков знатен, богат, у него большие связи. И красавец к тому же. Типичный удачник. Вольховский - сирота. Горд, беден, хрупок, душевно несгибаем. Недаром в Лицее звали его - Суворочка. Весь курс обратился к директору и совету профессоров: наградить Большой золотой медалью Вольховского. Педагоги учли эту просьбу.
Одну из четырех серебряных медалей получил Кюхельбекер. Он держал её на ладони, разглядывая с гордостью и печалью. Позади учёба. На его медали, чуть большей, чем золотая, тоже по верхней дуге был гравирован девиз: «Для общей пользы». Сова - мудрость, лира - поэзия, венки, лавровый и дубовый,- слава и сила. Эти символы красовались на лицевой стороне над свитком с фамилией награждённого.
С лучших учеников написал портреты художник О. Верне. Юноши - в чёрных фраках, в тугих ослепительных воротничках - смотрят радостно и гордо. Волосы их зачёсаны вверх, чуть припудрены. Жизнь кажется им сверкающим утренним парком, где дорожки мерцают брызгами кварца, а в цветниках белеют драгоценные мраморные боги.
Горчаков и Пушкин любят первенствовать. Любят быть лучшими. Пушкин - в гимнастике, в стихах, в языках. Горчаков - во всём. Тетради Горчакова безупречны. Конспекты первого ученика. Преподаватель чистописания Калинич утверждал, что почерк рисует личность воспитанника. Почерк Горчакова - чёткий, чистый, чуточку самодовольный. Он - каллиграф.
Не сравнить с острыми буквицами и кляксами Дельвига. Вот уж чей почерк до странности не походил на медлительного и круглого Тосю. Он был неровен, резок, сбивчив.
У Пушкина почерк напоминал стремительный след птицы, набирающей силы для перелёта через хребты и равнины.
Лицей создал их. Они его обессмертили. И мы повторяем за ними:
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,-
Всё те же мы: нам целый мир чужбина,
Отечество нам Царское Село.
-
Библиотека
Библиотека
-
Классная комната
Классная комната
-
Актовый зал
Актовый зал
-
Комнаты лицеистов
Комнаты лицеистов
Если Пушкин - наше всё, то самому поэту пусть не всё, но очень многое дала его альма-матер - Царскосельский лицей. И не только ему - для всей России лицей стал маяком просвещения, колыбелью целого поколения образованных и свободомыслящих людей.
Как в Европе
Несмотря на все усилия власти и общества со времён Петра I , в начале XIX века дела с просвещением в России обстояли не слишком хорошо. Читать и писать умело всего 20% населения, и даже среди дворян имелись те, кто с трудом выводил на бумаге собственное имя. Во всей громадной империи насчитывалось 550 школ - меньше, чем в Германии, - и один университет, Московский, к которому в начале века добавилось ещё четыре. Это явилось заслугой императора Александра I и его советника, знаменитого реформатора Михаила Сперанского . Их стараниями было создано Министерство народного просвещения (в 1802 году) и принято положение, по которому в каждом городе и селе создавались школы, а в губернских центрах - гимназии.
Аристократы, по традиции, нанимали своим детям учителей-иностранцев или отправляли их учиться за рубеж. Однако в условиях, когда почти вся Европа под знамёнами Евросоюза, то есть наполеоновской империи, выступила против России, это стало считаться непатриотичным. Возникла нужда в собственном элитном училище для знати, дающем образование не хуже европейского. Пример решили взять с того же Наполеона , создавшего во Франции сеть лицеев - высших школ, где обучали не только гуманитарным, но и естественным наукам, причём за казённый счёт.
Правда, французский император велел принимать в свои лицеи людей «всякого звания», а русский - исключительно дворян. Зато первый лицей он разрешил устроить в собственном дворце; точнее, в дворцовом комплексе Царское Село, где жила его прославленная бабка Екатерина II и где в Александровском дворце прошло его детство. Под лицей отдали четырёхэтажный флигель другого дворца - Екатерининского, в котором прежде жили дочери Павла I . Положение обязывало: лицеисты должны были расти под бдительным надзором власти.
Класс
Слово «лицей» произошло от рощи Аполлона Ликейского (Волчьего) в Афинах, где когда-то основал свою школу Аристотель . Обучение в афинском лицее стоило немалых денег, а вот в Царскосельском было бесплатным, правда, принимались в него лишь те дети от 10 до 12 лет, что показали «примерные успехи и прилежание». Им предстояло учиться шесть лет, получая фактически университетское образование. Первые три года лицеисты проходили программу старших классов гимназии: древние и современные языки, математику, историю, географию, Закон Божий. Далее шла программа университета: та же математика с основами физики, словесность и «нравственно-политические науки». Не были забыты и обязательные для дворян танцы, фехтование, верховая езда. Как и ученики Аристотеля - перипатетики, что значит «гуляющие», лицеисты должны были общаться с природой, прогуливаясь в обширных парках Царского Села. Воплощая античную максиму «в здоровом теле - здоровый дух», их учили гимнастике и плаванию, музыке и рисованию. Стоит сказать, что лицей стал первым в России учебным заведением, свободным от телесных наказаний.
Проект лицея составил тот же Михаил Сперанский. Он хотел вырастить в нём образованных чиновников, способных воплотить в жизнь его реформаторские проекты. Он же рекомендовал на пост директора Василия Малиновского - дипломата, переводчика, поклонника идей Жан-Жака Руссо и Иммануила Канта . Тот пригласил педагогов, в первую очередь молодых: правоведа Александра Куницына , математика Якова Карцова , латиниста Николая Кошанского . Впрочем, были среди приглашённых и седые ветераны, к примеру, преподаватель французского Давид де Будри - родной брат революционера Марата , сменивший фамилию, чтобы не иметь с ним ничего общего. Он строже всех вёл себя с учениками и единственный мог заставить их заниматься. Другие слишком либеральничали и держались с ними, скорее, по-товарищески, особенно учитель русской словесности Александр Галич (в его честь позже взял псевдоним известный бард-диссидент). Пушкин , больше всех любивший его, в стихах обращался к нему «мой добрый Галич».
Однако главным любимцем лицеистов являлся 27-летний Александр Куницын, которому выпала честь произносить приветственную речь на открытии лицея 19 октября 1811 года. В знаменитом стихотворении, посвящённом этому событию, поэт писал:
Куницыну дар сердца и вина:
Он создал нас, он воспитал наш пламень;
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада зажжена.
Как можно заметить, всё перечисленное - масонские термины, и это неслучайно: по упорным слухам, Куницын (как и Малиновский ) принадлежал к «вольным каменщикам». В своей речи он прозрачно намекнул, что власть имущие, включая самого царя, должны соблюдать собственные законы и служить народу. Времена стояли либеральные, и эти слова не смутили Александра I и его близких, которые присутствовали на церемонии. Впрочем, недовольные нашлись и тогда: обер-прокурор Синода князь Александр Голицын назвал новорождённый лицей рассадником «французской заразы» - вольнодумства. Позже, став министром народного просвещения, Голицын первым делом разгромил «рассадник», уволив многих преподавателей, в том числе и Куницына. Ещё раньше лицей лишился Малиновского, ненадолго пережившего любимую жену. После него директором стал видный педагог Егор Энгельгардт . Он и проводил первых выпускников, вручив им на память чугунные кольца - знак верной дружбы (после этого они долго называли себя «чугунниками»).
Среди первых 30 лицеистов были очень разные люди, которых объединяло одно: их родители вовремя подали прошения об устройстве их детей на учёбу. К огорчению Сперанского, богачи-аристократы не проявили особого интереса к новому учебному заведению; это уменьшало не только его престиж, но и финансовые возможности. В итоге большинство лицеистов оказалось сыновьями небогатых дворян, в том числе Александр Пушкин, сын псковского помещика средней руки. Почти половину их составляли немцы, поляки, французы: будущий сановник Модест Корф , будущий же секундант Пушкина на роковой дуэли Константин Данзас или Сильверий де Броглио , потомок французских герцогов, «последний в учении, но первый по шалостям». Всего одного человека, племянника министра финансов Константина Гурьева , исключили (будто бы за воровство у товарищей), прочие окончили лицей и в большинстве сделали неплохую карьеру. Хотя как сказать: самые известные сегодня - после Пушкина - лицеисты Иван Пущин и Вильгельм Кюхельбекер полжизни провели на каторге. Пропал «во глубине сибирских руд» и Алексей Илличевский , которого в лицее считали поэтом посильнее Пушкина.
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придётся одному?
Спрашивал Александр Сергеевич. Он не знал ещё, что это будет острослов и модник Александр Горчаков , многолетний министр иностранных дел России (он умер в 1883 году). Большинству лицеистов едва перевалило за пятьдесят, а миловидный лентяй Николай Ржевский умер в 17 лет - от «нервной горячки». Не только Пушкин - многие из них вспоминали лицей как лучшую страницу жизни и пытались воплотить в своей деятельности то, чему их там научили.
Илья Репин. Пушкин на лицейском экзамене
Вскоре после начала учёбы лицею вместе со всей Россией пришлось пережить Отечественную войну 1812 года. Конечно, военных действий в Царском Селе не велось, хотя общее смятение коснулось и его - занятия то и дело срывались, а обещанное финансирование задерживали. Лицеисты жили довольно скромно: в их комнатках размером 2 на 4 метра помещались узкая железная кровать, комод, стул и умывальник. Для стола места уже не хватало, поэтому уроки делали стоя, за конторкой. «Дядька» будил учеников в шесть утра, а в семь начинались занятия. В девять - лёгкий завтрак и прогулка, потом снова занятия. В полдень - новая прогулка и обед из трёх блюд, список которых вывешивался в столовой. Меню одного из дней: суп из перловой крупы с телятиной, жаркое из цыплёнка и яйца всмятку. После обеда занятия продолжались ещё три часа, затем второй раз гуляли, занимались гимнастикой, а в ненастную погоду рисовали или музицировали под надзором педагогов. Учились не больше семи часов ежедневно, за чем следило руководство. Заболевших отправляли в больницу, к доктору Францу Пешелю . Туда стремились многие, в том числе и потому, что врач «для укрепления» наливал юным пациентам полстакана красного вина в день. В остальном алкоголь в лицее строго запрещался: известная попытка Пушкина и его друзей распить самостоятельно сваренный ими «гогель-могель» едва не кончилась исключением.
Учёба не ограничивалась занятиями: педагоги поощряли чтение любой, пусть и идейно сомнительной литературы. Модест Корф вспоминал: «Мы мало учились в классах, но много в чтении и в беседе при беспрестанном трении умов». Кроме небольшой поначалу лицейской библиотеки ученики брали книги у педагогов, выписывали их из Петербурга и даже из-за границы. Знакомство с литературой было и личным: в лицей приезжали Гаврила Державин , Василий Жуковский , Константин Батюшков и другие модные писатели, в том числе дядя Пушкина Василий. Все знают про памятный визит Гаврилы Державина на экзамены в 1815 году. Приехав, глуховатый поэт громко спросил у лакея, где здесь нужник, а потом расхвалил читавшему ему стихи Пушкина, объявив его своим «победителем-учеником».
Стихотворство в лицее поощрялось: профессор словесности Кошанский на уроках предлагал всем написать стихи на заданную тему. Собираясь в своих комнатках-кельях, лицеисты рассказывали всякие истории, читали свои и чужие стихи, спорили и шутили. Возник обычай записывать рассказанное, сочинялись рукописные журналы, а с 1814 года произведения учеников стали появляться в печати, правда, под псевдонимами. Первое стихотворение Пушкина «К другу-стихотворцу» было опубликовано в «Вестнике Европы» за этот год с подписью-анаграммой «Н.К.Ш.П». На лицейские стихи его вдохновляло не только прочитанное, но и увиденное - отношения с товарищами и педагогами, не всегда ровные. Пущин в своих записках отмечал: «Пушкин с самого начала был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии. Он иногда неуместными шутками, неловкими колкостями ставил себя в затруднительное положение, не умел потом из него выйти… Исковерканный домашним воспитанием… он был, конечно, тяжёлым человеком и для других, и для себя».
И всё же поэт сохранил о лицее самые светлые воспоминания - ещё и потому, что здесь испытал первую любовь. Это была фрейлина Екатерина Бакунина , часто навещавшая брата-лицеиста. Пушкин посвящал ей стихи, хотя ухаживал и за другими: юной графиней Натальей Кочубей , вдовой-француженкой Марией Смит , крепостной актрисой Натальей… Нередко влюблённый юноша самовольно покидал лицей, что запрещалось правилами, и получал за это взыскания. Впрочем, на результате это не сказалось - в июне 1817 года все лицеисты получили свидетельства об окончании учёбы и отправились в самостоятельное плавание по жизни. А их альма-матер продолжила работу - её окончило ещё немало выдающихся людей, включая писателя Михаила Салтыкова-Щедрина . Однако времена изменились, особенно после восстания декабристов, в котором приняло участие несколько выпускников лицея. Новый царь Николай I , посетив «рассадник вольнодумства», остался недоволен. Для начала он приказал закрыть пансион при лицее, а в 1831 году всё обучение там перевели на военный лад.
После этого слава учебного заведения померкла, а в 1843 году лицей переехал в Петербург, получив имя Александровского. В опустевшем царскосельском здании поселились отставные сановники. После революции Александровский лицей закрыли, зато дворцовый комплекс в Царском Селе (переименованном в Детское Село, а потом в Пушкин) превратили в музей. Возродившись после разрушений времён войны, бывший лицей стал составной частью Государственного музея Пушкина. Здесь восстановлены интерьеры пушкинской поры, и сотни тысяч посещающих музей туристов могут лично оценить правдивость строк поэта:
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастье куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Вадим Эрлихман
Любите ли вы музеи? Я люблю те, в которых сохранён дух, атмосфера – времени ли, хозяев ли. Сегодня, 19 октября, в годовщину Царскосельского Лицея, самое время совершить прогулку по его коридорам и классам.
Само создание этого необычайного учебного заведения, его порядки, а главное, конечно же, его ученики, до сих пор вызывают удивление и восхищение.
Учебное заведение с названием, заимствованным из Древней Греции, было открыто 19 октября 1811 года во флигеле Екатерининского дворца в Царском Селе.
За 6 лет юные дворяне должны были получить не только гимназическое, но и университетское образование. Вообще поразительно, какие надежды на них возлагались!
Сам император оказывал особое покровительство, а первым директором был назначен не педагог, а известный русский дипломат и просветитель В.Ф. Малиновский.
Это было единственное учебное заведение того времени, в котором Устав запрещал телесные наказания. Главный принцип – уважение к воспитанникам, воспитание истинных сынов Отечества.
Список учеников, набранных на самый первый курс Лицея, тоже удивителен. Назову только некоторых – Пушкин, Пущин, Кюхельбекер, Дельвиг, Матюшкин, Горчаков, Корсаков, Вольховский. Вошли в историю не только их имена, но и умение сохранить лицейскую дружбу до конца своих дней – пример, другого которого, пожалуй, история не знает. (Далее буду много цитировать «Записки о Пушкине» И.И. Пущина, кому, как не первому лицеисту, вести с нами разговор?!)
Ещё летом родители юных дворян писали прошения самому государю, а затем допущенные до экзаменов проходили нешуточные испытания. Зачисленные счастливцы ждали затем до октября. Ещё на экзаменах Пущин познакомился со своим будущим другом: «Вошел какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать по фамилиям. -- Я слышу: Ал. Пушкин! -- выступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый, тоже несколько сконфуженный. [ …] Все мы видели, что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слыхали, все, что читал, помнил; но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не думал выказываться и важничать, как это очень часто бывает в те годы (каждому из нас было 12 лет) с скороспелками, которые по каким-либо обстоятельствам и раньше и легче находят случай чему-нибудь выучиться».
И вот наступил он, торжественный день открытия Лицея.
«Торжество началось молитвой. В придворной церкви служили обедню и молебен с водосвятием. Мы на хорах присутствовали при служении. После молебна духовенство со святой водою пошло в Лицей, где окропило нас и все заведение.
В лицейской зале, между колоннами, поставлен был большой стол, покрытый красным сукном, с золотой бахромой. На этом столе лежала высочайшая грамота, дарованная Лицею. По правую сторону стола стояли мы в три ряда; при нас -- директор, инспектор и гувернеры; по левую -- профессора и другие чиновники лицейского управления. Остальное пространство залы, на некотором расстоянии от стола, было все уставлено рядами кресел для публики. Приглашены были все высшие сановники и педагоги из Петербурга. Когда все общество собралось, министр пригласил государя».
Грамота эта потрясающих размеров и великолепия до сих пор лежит на этом столе, только под стеклянным колпаком.
Потрясло всех выступление молодого преподавателя А.П. Куницына.
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена...*
В этом же зале будут лицеисты сдавать экзамены, в присутствии высокой комиссии и своих родных.
Благодаря запискам Пущина и воспоминаниям других лицеистов, вошёл в историю случай, когда в присутствии знаменитого, но уже очень пожилого тогда поэта Г.Р. Державина совсем юный А.Пушкин читал своё стихотворение «Воспоминания в Царском Селе». Пущин напишет об этом: «Слушая знакомые стихи, мороз по коже пробегал у меня. Когда же патриарх наших певцов в восторге, со слезами на глазах бросился целовать его и осенил кудрявую его голову, мы все, под каким-то неведомым влиянием, благоговейно молчали. Хотели сами обнять нашего певца, его не было: он убежал!..» Этот же случай упоминает Ю.Тынянов в романе «Пушкин», этот же случай и на картине И.Е. Репина.
И сам Пушкин много лет спустя напишет:
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
Подробно описывает И.Пущин помещения Лицея, распорядок дня.
«В нижнем этаже помещалось хозяйственное управление и квартиры инспектора, гувернеров и некоторых других чиновников, служащих при Лицее; во втором -- столовая, больница с аптекой и конференц-зала с канцелярией; в третьем -- рекреационная зала, классы (два с кафедрами, один для занятий воспитанников после лекций), физический кабинет, комната для газет и журналов и библиотека в арке, соединяющей Лицей со дворцом чрез хоры придворной церкви. В верхнем -- дортуары. Для них, на протяжении вдоль всего строения, во внутренних поперечных стенах прорублены были арки. Таким образом образовался коридор с лестницами на двух концах, в котором с обеих сторон перегородками отделены были комнаты: всего пятьдесят нумеров. В каждой комнате -- железная кровать, комод, конторка, зеркало, стул, стол для умывания, вместе и ночной. На конторке чернильница и подсвечник со щипцами.
Во всех этажах и на лестницах было освещение ламповое; в двух средних этажах паркетные полы. В зале зеркала во всю стену, мебель штофная.
Таково было новоселье наше!
При всех этих удобствах нам нетрудно было привыкнуть к новой жизни. Вслед за открытием начались правильные занятия. Прогулка три раза в день, во всякую погоду. Вечером в зале -- мячик и беготня.
Вставали мы по звонку в шесть часов. Одевались, шли на молитву в залу. Утреннюю и вечернюю молитву читали мы вслух по очереди.
От 7 до 9 часов -- класс.
В 9 -- чай; прогулка -- до 10.
От 10 до 12 -- класс.
От 12 до часу -- прогулка.
В час -- обед.
От 2 до 3 -- или чистописанье, или рисованье.
От 3 до 5 -- класс.
В 5 часов -- чай; до 6 -- прогулка; потом повторение уроков или вспомогательный класс.
По середам и субботам -- танцеванье или фехтованье.
Каждую субботу баня.
В половине 9 часа -- звонок к ужину.
После ужина до 10 часов -- рекреация.
В 10 -- вечерняя молитва, сон.
В коридоре на ночь ставили ночники во всех арках. Дежурный дядька мерными шагами ходил по коридору.»
В комнате Пушкина сейчас всегда стоят живые цветы.
Библиотека располагалась в переходе из флигеля в Екатерининский дворец, насчитывала 5 тысяч экземпляров, по тем временам количество просто огромное. Старались выписывать все новинки. Литературное творчество самих лицеистов процветало и всячески поощрялось. Выходило несколько рукописных журналов.
«При самом начале -- он наш поэт. Как теперь вижу тот послеобеденный класс Кошанского, когда, окончив лекцию несколько раньше урочного часа, профессор сказал: "Теперь, господа, будем пробовать перья: опишите мне, пожалуйста, розу стихами" Наши стихи вообще не клеились, а Пушкин мигом прочел два четверостишия, которые всех нас восхитили».
А вот в числе лучших учеников практически не бывал. Никто не скажет, где было его место в классе, т.к. лицеисты перемещались по рядам в зависимости от текущей успеваемости, и юный Александр частенько кочевал с первого ряда на последний.
Трогательно пишет Пущин о Пушкине: «Чтоб полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище. Между нами как-то это скоро и незаметно устроилось».
Всю жизнь отмечал А.С. Пушкин лицейскую годовщину, есть у него несколько стихотворений с почти одинаковым названием «19 октября», вот только иногда отмечать приходилось в одиночестве, а потом и лицеистов становилось всё меньше и меньше, некоторые стихотворения проникнуты уже не светлой печалью, а настоящей тоской по ушедшим.
Но это навсегда:
Друзья мои, прекрасен наш союз:
Он как душа неразделим и вечен,
Неколебим, свободен и беспечен!
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы; нам целый мир чужбина,
Отечество нам Царское Село.